Артур Сумароков
Большой южнокорейский город, укрытый шёлковым покрывалом мятущейся ночи, неоновыми всполохами, хлопком снега. Город как живой организм, как голодный монстр, питающийся страданиями своих жителей. Ему нужно насыщение ежесекундно, неутомимый и неумолимый голод. И жертвы не заставляют себя долго ждать, насилие выплескивается наружу очередной бессмысленно жестокой кровавой баней, учиненной неизвестным охотником, не останавливающимся ни перед чем, не ведающим о жалости. Расчленённые тела невинных девушек, истерзанные детские трупы, купавшиеся в собственной крови и моче, невыносимые, необъяснимые страдания, застывшие посмертной маской на искалеченных лицах, боль, которую невозможно осознать и осязать, принять и простить. Город сводит с ума, высасывает, как вампир, остатки разума, и охотник, сызнова начинающий свою кровавую жатву, уже не одинок в своём кровожадном безумии, ибо по его следу идёт человек, который уже все потерял, и более терять ему нечего, кроме тех скромных остатков своей человечности, но и её скоро не будет вовсе. Город её сотрет, растворит в психоделической красоте своей неоновой кислоты.
Конечно же, южнокорейский режиссёр Ким Чжи Ун был далеко не первым в современном южнокорейском кинематографе, кто обратил свой острый режиссерский взгляд на тему праведной мести, каковой бы она не была в итоге чрезмерной в своей непоколебимой жестокости. Ко времени выхода самого провокационного фильма Ким Чжи Уна, картины «Я видел Дьявола» 2010 года, уже была снята небезызвестная «трилогия мести» Пак Чхан Ука, и казалось, что тема сама себя успела исчерпать, сожрать и переварить, и так называемый южнокорейский нуар уже не был способен сказать и показать что-то новое, смелое и объективно осмысленное, варясь в кипятке как симптоматичной голливудщины с ее лакированной конфликтологией, так и сугубо восточной философии, переведенной на рельсы мейнстрима.
И тем очевиднее становится, что «Я видел Дьявола» даже не стремится быть нарочито вписанным в этот канон, обладая порой неприемлемой авторской бескомпромиссностью, тягостной бесцензурной аудиовизуальной жестокостью киноязыка и, в конце концов, моральной неопределённостью, на выходе абсолютно не позволяющей принять чью-либо правду, тогда как о какой-либо Истине не стоит даже упоминать ввиду ее тотального неприсутствия в фильме. Её в фильме просто нет даже на сквозном, семантическом внутреннем фильмическом уровне, позволяющем прочитать ленту как психопатологическую притчу, а зрителю предлагается ассоциировать себя или с чудовищем во плоти, убивающем невинных с непритаенной озлобленностью и дикостью, или же с мстителем, идущем по следу этого маньяка и самому постепенно теряющем остатки человечности. В сущности Ким Чжи Ун напрочь отвергает привычный для всего западного и отчасти восточного кинематографа конфликт между Добром и Злом, размывая до илистого состояния и без того неровные границы между первым и вторым. Оправданная сначала месть, естественное во всех смыслах желание расплаты, дерзкое мечтание умыться чёрной грешной кровью нечеловека вскоре оборачивается против самого мстителя, который и так безгрешен не был. Где та граница между поиском справедливости и сумасшедшей, бесконтрольной бесчеловечностью? И есть ли эта грань вообще, если современный человек, по Ким Чжи Уну, больше зверь, чем разумное существо? И до какой поры этот внутренний зверь будет дремать? Ведь катализатором его пробуждения от этой плотной всеобъемлющей, зловещей и монструозной, липкой тьмы может стать все что угодно: от мелкой обиды до большой трагедии — не суть в общем-то важно ЧТО, но важно КАК потом будет поступать индивидуум, чьё бытие было грубо перечеркнуто, и то, что было ДО станет совершенно незначительным; всеми поступками и чаяниями, эмоциями и чувствованиями будет руководить это дьявольское ПОСЛЕ. После встречи с Дьяволом порой легко самому преобразиться в его подобие, и этого лишь он и добивался — перекроить человеческую природу, породить себе подобного, чтобы выплодить, высуществовать Ад на Земле.
Говоря же о сугубо жанровой принадлежности фильма Ким Чжи Уна, невероятно сложно втиснуть этот броский, гнетущий и тяжеловесно натуралистичный фильм в весьма узкие рамки специфического южнокорейского нуара ввиду его очевидной внежанровости, которой и добивался сам режиссёр, творя сугубо своё, аутентичное авторское высказывание о современном человеке, по отношению к которому неприменимо вообще такое расхожее понятие как «герой нашего времени», ибо «Я видел Дьявола» успешно подхватывает и основательно берет на вооружение культивирование Антигероя, начатое ещё пионерами французской «новой волны». Начавшись как среднестатистический детективный триллер, спустя некоторое время фильм будет пульсировать невыносимой психоделикой, а буквально каждый кадр будет дышать, захлебываясь, невыразимым, на уровне тотальной экзистенциальности, ужасом, которому будет сопутствовать кричащий в своей гипертрофированной кровожадности киноязык. Фильм мечется между маньяческим хоррором и жестокой притчей о двух нелюдях, которым есть что сказать и отрубить друг другу. И видя Дьявола в своём визави, непросто потом будет посмотреть в зеркало, уже истово опасаясь собственного отражения.
