Артур Сумароков
Осиновый кол с громким хрустом вошёл в грудную клетку барахтающегося существа, что некогда буквально пару минут назад ещё напоминало человека, откровенно бандитского вида парня лет двадцати шести, со шрамом на все лицо. Он был холоден как лишь может быть ледяным при невольных прикосновениях давно окоченевший труп, но этот блеск в глазах, этот непритаенный в своей ярости взгляд буквально гипнотизировали, и пасть, что судорожно хватала сейчас воздух в последние минуты своей жизни, будто жаждала напоследок насытиться, но нет — ему суждено умереть только так. Точнее, не жизни даже, но мучительного послесмертного бытия, сутью коего был голод. Зеленовато-черная жижа стала заливать пол чердака, невыносимый и неописуемый смрад окутал все своей удушающей пеленой, но безыменный мужчина рядом не отворачивается, не закрывает нос. Ему нравится быть вершителем правосудия в уездном городе N.
Погружая зрителей в царство тотальной авторской условности, где главные герои не вполне архетипичны, но весьма симптоматичны как несуществующее отражение в кривых зеркалах пореформенной эпохи, а маленький город на окраине большой русской действительности не более чем город-сон и город-ад, в котором чужаку и чудаку никто и никогда не рад, российский режиссер Сергей Винокуров в своей картине «Упырь» 1997 года, жанрово принадлежащей к редкому сочетанию типической криминальной зарисовки, чернушной притчи и вампирского хоррора, говорил по сути о тотальном безвременьи, наступившем после распада империи, построенной на фундаменте отрицания основополагающих истин и заветов. В условиях всеобщей политики атеизма, которой на смену потом пришёл цинизм и власть жестокости, рождение монстров-кровопийц неизбежно, как и неизбежно падение на дно, выбраться из которого вполне реально лишь тем, кто уже приспособился к новым социально-политическим нравам старого постоялого двора.
Созданный в то славное время с приставками post — посттоталитарное, постсоциалистическое, постсоветское, посткультурное и даже постмифологическое (СССР как часть мифа, как прародитель многих мифов и как их разрушитель в конце концов), «Упырь» Сергея Винокурова до определенной степени даже кажется посткинематографическим творением, типическим образцом внекультурологической авторской мысли, полной хаоса, крови, разброда и шатания. Но в то же время, не имея явного идеологического кода, фильм рисует в багровых тонах конфликт не между новым и старым, но между пришедшими на волне пертурбаций и переломов расчеловеченных хозяев жизни и теми, кто, будучи в самом вихре тогдашней упадочной мясорубки, сохранил в себе идеалы. Старорежимность мертва, а принципы отсель отстаиваются лишь кулаками, да ножами, да осиновыми колами, да серебряными пулями, да автоматами. Лапидарность нарратива, позволившая Винокурову уйти от предельной многословности к большей макабрической концентрированности, в то же время была неизбежностью времени, в условиях которого был снят фильм, ныне же воспринимаемый одновременно и как документ эпохи, и как крайне своеобразный мистический эрзац, с его отголосками не Носферату, но вурдалаков Алексея Толстого, химер Сологуба и тёмных тайн Майринка, писавшем об алхимии монструозного бытия на фоне серой реальности, воняющей серой, гнильем да кровью.
