Артур Сумароков
Дебютант в мире большого кино, личный монтажер любителя эксплицитной символичности и метафизической монументальности Терренса Малика, А. Дж. Эдвардс в своей первой полномасштабной режиссерской работе, претендующей одновременно потрафить вкусам ура-патриотов и ценителей высокого, доброго и вечного, фильме «Лучшие ангелы» 2014 года, впервые широко представленном в рамках прошлогодних Санденса и Берлинале, едва ли стремился по-настоящему создать что-то свое, предпочтя пойти по самому простому из множества кинематографических решений — снять невнятное и исключительно заточенное под образный видеоряд кино, слишком, к сожалению, и нарочито подобное по своей основной стилеобразующей выделке изысканиям как его патрона Малика, так и Бела Тарра вкупе с Джимом Джармушем.
«Лучшие ангелы» — это псевдобайопик, в котором главным героем является не юный «честный Эйб» со всей своей честной родней, а само время, в которое он жил, поданное в густой концентрации экзистенциалистской по своей консистенции патоки. Бесспорно, юные годы великих правителей могут быть интересны, невзирая ни на какие специфические особенности того или иного исторического персонажа, но даже с таким материалом надо быть крайне аккуратным, дабы не впасть или в клишированное морализаторство, ставя центрального протагониста всем в пример в лучшем духе угарной пропаганды(впрочем, этого в ленте А. Дж. Эдвардса нет совершенно), или же наоборот — утопить все потуги в нарочитой бессюжетности, пастишеобразной артхаусности, тотальном копировании, оборачивающемся на выходе опальностью. Именно по второму пути и пошел режиссер.
Используя самым бесцеремонным образом художественную палитру мастеров от Цейса, А. Дж. Эдвардс, большей частью чтящий Фрейда, а не, допустим, Ницше, в «Лучших ангелах» говорит в принципе о вещах универсальных и даже в контексте личности Линкольна совсем не удивительных, а дико приземленных — о поступательном становлении человека, о взращивании в нем таких понятий как «свобода» и «ценности», о роли родителей в процессе собственного обретения голоса, об исторических процессах, которые кардинально меняют еще не повзрослевшего героя, лишь только ищущего свой путь, свое место, свой приют и причал. Банальность же поведанной истории скрашивается тем, что основные биографические перипетии ранних лет переданы не из первых уст, а из уст дальних родственников исторического героя, через фрустрацию кинематографическим образом множества интервью, которые в свою очередь и пересказывает в экстремально бессюжетной манере А. Дж. Эдвардс. В итоге же выходит так, что режиссер вместо реализма или полуправды повторяет ошибку Спилберга, творя миф о Линкольне, причем поэтизированный и дистилизированный до уродливого безобразия. Бесспорно, «Лучшие ангелы» можно назвать и чистым кино, главной целью которого есть желание к внесубъектности, к формализированному подходу к слишком известному киноматериалу, но А. Дж. Эдвардс столь сильно увлекся игрищами в стили, что забыл, что иногда стоит быть попроще и получше. Камера же неустанно фиксирует с очевидной дотошностью долгие лесные прогулки, пустые и ненужные разговоры, красит монохромом эпоху невинности, чтобы продемонстрировать ангельскую сущность всех героев без исключения, подчеркнуть их внефизическую природу, отдалить их от исторической реальности, создав на экране картины несуществующего Рая. Фильм же продолжает удушающе давить своим не всегда вразумительным символизмом или наоборот — слишком упрощенным, чтобы в конце концов киноязык, выбранный режиссером для прямого диалога со зрителем, и вовсе перестал быть понятным хотя бы на половину сути. Диалог становится монологом, обращенным во тьму, монологом, произносимым во сне.
Все это чересчур просто и предсказуемо, претенциозно и тенденциозно, чтобы быть рассказанным именно так — нарочито сложно, бессвязно, навязчиво стилистически богато и ненавязчиво лапидарно. Фильм становится метафорическим высказыванием не об ангелах в Раю и не о людях на Земле, а о бесконечных бессловесных и жалких пустотах, теряющихся в тумане экзистенциализма, тающих в ночи тотальной бессодержательности, в которой как ни ищи, а весь смысл крайне прост и незначителен. «Лучшие ангелы» хороши исключительно как эдакий приятный кинематографический субстрат, эстество ради самого эстетства, искусство ради искусства, висящее на тонком волоске попытки понять ранние годы «честного Эйба», когда он еще был ни честным, ни бессчестным, а был лишь чистым листком бумаги, на которой можно написать все что угодно. Именно это господин Эдвардс и предпочел сделать.
