Артур Сумароков
Эти маленькие уютные городки, в которых жизнь течёт патокой неспешности, умиротворенности. В них нет излишней спешливости, суетливости, шума и всеобщего безумия. Тихое ласковое утро сменяется солнечным днём, на смену ему приходит тёплый вечер, а потом ночь, с нежными перепевами птиц и гулким эхом дальнего города. Но его нет для этой маленькой датской провинции. И сколько же много тут искусно прикрытой злобы, гадостной ярости, радостной гадости, что порой вырывается наружу, но лишь в том случае, если городок и его жители не примут в свою общину очередного новичка. И потом прожуют его, жадно обглодают и проглотят, сделав одним из них. Иначе не покинет он городок живым уже никогда.
Ложный путь, ложные цели, неправильная дорога, непростой выбор, капкан захлопнулся, раздробив ногу надвое… Это была ошибка, очевидная ошибка, нелепая попытка к бегству, обернувшаяся петлей Мёбиуса. Чарующий самообман, желание убежать в никуда из ниоткуда. И маленький город, которого нет, где встречаются самые дикие причуды и смерть неизбежно стоит за углом, стал для полицейского Роберта Хансена его персональным Чистилищем, где ему суждено было обрести своё ужасное счастье.
Чрезвычайно похвально стремление молодого датского режиссёра Генрика Рубена Генца не следовать слепо традициям «Догмы» в своей третьей по счёту полнометражной картине, экранизации романа известного датского беллетриста Эрлинга Йепсена «Ужасное счастье» 2008 года, но от приснопамятных «догматиков» как не беги, все равно убежать не сможешь, оттого Генрик Рубен Генц по мере возможностей стремится в «Ужасном счастье» к выработке сугубо своего, аутентичного построения киновселенной, хотя очевидно не избежав зримой переклички с триеровскими антимирами Догвиля и Мандерлея. Да и экспозиция фильма Генца отчасти переиначивает как «Догвиль», так и» Мандерлея», только вместо униженной и оскорблённой женщины в странный мирок маленькой Дании врывается вихрастый коп Роберт, сосланный в эту провинцию своевольно, заодно прячась от своего дурного семейного прошлого. Почти нуар, но далее сюжет картины все больше будет видоизменяться, становится сюрреалистичным, откровенно черноюморным или даже притчевым, когда и Хансен, и обитатели провинциальной идиллии покажут свои истинные лики.
Естественно, Роберт совсем не безгрешен, но для него пребывание в этом буколическом посёлке станет самым тяжёлым испытанием в жизни. Мелкие проступки порождают большие преступления, мелкий бес насилия пробуждает зверя в горячке, и он уже властвует над персонажами. Обстоятельства постепенно складываются в закономерности, и кем тогда является Хансен — жертвой или самым страшным из всех убийц, что не осознаёт свою вину? Мандерлей от Генца преломляется в кривое отражение коэновского Фарго, который в свою очередь кривозеркалит линчеанством Твин Пикса, абсурдизмом и кошмарностью шахназаровского Города Зеро, потусторонностью Сумеречной Зоны, место силы становится местом проклятья, и нет более никакого выхода, кроме как слиться с этой зловещей толпой, этим легионом, заложником злой воли которого стал наш герой. Именно городок пробудил в нем все порочное, страшное. Финал фильма — экзистенциальный тупик, этическая ловушка, когда нет невинных. Все равны в своей бесчеловечности.
С другой стороны Роберт Хансен сам становится причиной роковых событий в фильме. Из героя конструктива он превращается в главное воплощение деструктива. Индивидуум из микрокосма начинает сеять смерть, мрак, разруху в макрокосме, дабы подстроить его под себя, чтобы ему было намного привычнее и удобнее жить здесь. Конфликт между большим городом и маленькой деревней по-датски зеркалит трагедийностью, ибо бунт деревни неизбежен, но этот бунт не столь явный, завуалированный в сущности. Бунт, при котором чужак вынужденно становится частью стаи, убив вожака и приняв новые правила бытия, но написанные не им и не для него. Хансен — часть неконтролируемого хаоса, тогда как жители города, куда он прибыл, живут в вечном состоянии управляемого хаоса. И поглощение второго первым неизбежно, как и то, что для Роберта старая жизнь завершилась, тогда как новая никогда не начнётся. Мойн!
